письма к Тейми

Я пишу тебе, Тэйми, туда, где нам больше не больно.
Жизнь права неизбежно. И смерть неизбежно права...
Мне, пожалуй, досталась не самая лучшая роль, но
я люблю тебя так, что живу.
И об этом довольно.
Потому что – какие тут, к чёрту, слова…



ПИСЬМА К ТЭЙМИ

Письмо первое

Что ты знаешь, Тэйми, о других, не таких, как мы,
У которых ни трещины нет в середине кормы,
У которых тела упруги, рубашки заправленные в штаны,
И всегда заточены сабли, и курки всегда взведены,
И ни капли чувства вины.

Как друг друга они целуют, Тэйми, и зубы у них блестят,
Они делают даже не то, что могут, а только то, что хотят,
Как идёт им любой цвет и всякий наряд,
Как их матери гладят им брюки,
а они изнывают от скуки и вечно на чём-то торчат,
как отцы их молчат.

Знаешь, Тэйми, как их женщины жарки и как легки,
как похожи они на тех, о которых ты пишешь стихи,
Но внутри у них что-то такое, что лучше тебе не знать,
и наутро у них на лбу проступают грехи,
и они накладывают мэйк-ап,
каждый раз, как только покинут кровать.

Если бы, Тэйми, они были такие же точно, как я и ты,
Их бы каждая тварь узнавала за три версты,
И за ними бы волочилась до самых ворот,
И заглядывала бы им в глаза и смотрела в рот,
Потому что легко отхватить от чужих щедрот,
Когда мясо с изнанки, и прямо вот…

Но к чему эти тонкости, если они вокруг
беззаботно спят, не разнимая рук,
Голоса их хмельны, и податлива плоть у подруг,
И пускай они реагируют уже не на смысл, а на звук,
но у них не бывает никакого «вдруг»…

И ты думаешь, Тэйми, что мы их переживём,
Потому что мы верим, и знаем, куда идём,
Потому что любовь мы из каждой строки наскребём…

Но ты знаешь, Тэйми, несправедливость вся в том,
Что они изнутри сияют точно таким же огнём,
Как и мы, когда любят друг друга…
И мы никогда не поймём,
Как у них получилось не выпасть из круга.


Письмо второе

Кто мы, Тэйми, скажи, как нам себя назвать -
Каждый раз, как в последний, ложащиеся в кровать?
Не научены ничему, кроме петь, писать и страдать,
И разматывать сердце, как пластырь,
Чтобы вечно кого-то латать.

Мы не лекари и не пекари… мы даже не рыбаки.
Но порой нас вскрывает так, что свет пробивает кишки.
Тяжелы наши мысли, слёзы легки.
Отчего же нам плачется, Тэйми, какая у нас беда?
Просто стыдно признаться, как взрослым нам хочется иногда,
Чтобы мама и папа любили нас маленьких, там и тогда…
Ладно, не думай об этом… так, ерунда.

Ты замечаешь, Тэйми, как ночью взмывают над городом наши дома,
И летят всё выше и выше? И можно сойти с ума,
Понимая, что утром с нами случится не небо, не космос, а та же тюрьма,
И мы сходим с ума, но привычно выходим опять из своих квартир,
И идём покупать хлеб и кефир.

Из своих персональных пустынь шлём друг другу скупые звонки,
Из двухкомнатных поднебесий, из чумы, из пурги, из цинги -
Мы всё тянем незримые нити, словно пальцы одной руки,
Но по-прежнему так далеки…

Всё, за что нас полюбят, Тэйми, не сейчас, а когда-то потом,
Мы уместим в одной тетради всё целиком.
Если нам повезёт, наша музыка останется под потолком
колдовать, вынимая душу.
Посмотри, я ведь тоже трушу.
Но это же вовсе не повод молчать о чём-то таком…

Кто мы, Тэйми, скажи, если дарим то смерть, то любовь, то грусть,
Я смотрю на нас, слушаю, трогаю, и не разберусь.
Всё окажется просто однажды - я взлечу и на звонкие нити порвусь,
И рассыплюсь по небу, как ты.
Ну и пусть, моя радость… и пусть, пусть…

Письмо третье

Слушай, слушай, это же глупо – вот так надраться, чтоб всё посметь.
С вечера в сердце мерцает золото, утром в башке звенит только медь.
Если вечно с изнанки ноет, а с лицевой ещё можно терпеть -
Это не жизнь, Тэйми, это такая смерть.

Просто однажды от нас уезжают, уходят, и с кем-то живут далеко
самые наши любимые –
падают в прошлое, как в молоко.
И больше оттуда ни звука, ни строчки, ни слова - вообще, ничего!
Ты живёшь потом, а в тебе дыра – величиной с тебя самого.
Иногда ты в неё смотришь и думаешь: ого!..

Слушай, Тэйми, ведь мы потому так легко проживаем друг друга насквозь,
Что ныряем потом в эти дыры, и думаем: ладно, опять не срослось.
Не срослось, понимаешь…
А в сущности, что там срастётся, что?
Если мы изнутри простреляны в три обоймы, как решето.

Небеса нависают над нами, как анестезиологи, как врачи,
Хочешь – плачь или пой, или смейся,
хочешь - стиснув зубы, молчи.
Нас сошьют патефонными иглами, в нас проденут такие лучи,
Что за этой тонкой материей мир подмены не различит.

Ампутация прошлого, Тэйми, ампутация и - культя…
Знаешь, что самое странное?.. Что нас и таких хотят.
Золотые, бесценные люди к нам приходят, стучатся, звонят.
К нам бредут, как по минному полю, тянут руки сквозь наши печали
к нам - холодным, пустынным, выжженным…

Ну давай мы с тобой выживем!
Нас почти уже залатали.


Письмо четвёртое

В это узкое горло, Тэйми, из этих тонких ладоней вливался свет,
Как потом получилось, что всё вдруг сошло на нет?
Пела подруга о дудочке из тростника - я плакала и умирала.
Эта песенка без конца и начала –
вынула всю душу, выдула тонким телом, и душа упала.
Я купила такую же дудочку – девочку, тростниковую палочку.
Я целую её, как родную, лелею и пестую.
Тишина по дому ходит вразвалочку, обживает квартиру, чужая, не местная.
Да и мы с дудочкой, Тэйми, та ещё парочка…

Нам давно не завозят музыки, только память о ней – в пальцах и на губах.
Кто-то вновь напивается, чтобы поплакать и выкричать весь свой страх.
А такие, как ты, Тэйми, маршируют с лентами в волосах,
со своим пластилиновым войском,
заливают трещины воском на своей невесомой лодке,
и плывут по реке, посерёдке, по кайме голубой,
по густому небесному соку,
и они обязательно к сроку
причалят домой.

Здесь внизу всё не так –
мою спальню штормит, и качает пустую кровать,
У меня не хватает музыки, посмотри, мне нечем тебя обнять.
Если слово пребудет во мне, то пусть это будет лишь звук.
Потому что нам больше не нужно, Тэйми, ни глаз, ни коленей, ни рук.
О, смертельнейшая из мук!..

Мы готовы к ответу, мы так обустроили быт,
что нам незачем быть здесь. Нам здесь больше незачем быть.
И трёхмерной любовью никак это не оправдать.
Если не на чем плыть, я к чертям разломаю на доски кровать,
Я возьму эту дудочку, девочку, тросточку – и пережму ей рот!
В мои лёгкие хлынет музыка, всю меня вглубь протечёт.
И одной этой дудочки мне бы хватило сполна…
Но если ты её хочешь, Тэйми, то на!


Письмо пятое

Ну и всё, говорю я, и всё...
Мы стоим, как два истукана,
Время накрывает нас с головой, выплёскивает за край экрана,
И это так удивительно, Тэйми, это так странно.

Случилось всё то, чего мы боялись – и ладно, и слава Богу.
Кто же знал, что Вечность нельзя откусывать так помногу,
Это чревато побочными эффектами -
С Вечностью нельзя, как с шоколадными конфетами.
И когда мы думали, что становимся поэтами,
Нас просто начиняли словами, как нугой и патокой,
И каждый думал: «Господи, это же я такой!» -
И взмахивал рукой.
А сам был даже не тестом, Тэйми, а только мукой...

А получится, знаешь, как? Вот смотри:
Сперва один из нас выйдет на улицу, и у него внутри
Оборвётся что-то - не знаю,
тромб, струна, чека... или что там внутри бывает?
А мимо будут ехать красивые, вымытые трамваи
С рекламой какого-нибудь сока, например, или чая,
И один из нас будет лежать в снегу, холодея взглядом,
Ни рекламы, ни трамваев этих не замечая.
И тогда второй из нас выйдет, и ляжет рядом...

Что же ты плачешь, Тэйми?
Ну, хочешь, не будем об этом.
Просто купим себе глобус - совершенно новенькую планету,
Сядем в ракету и взлетим со скоростью света.
Никаких приборов, никаких билетов.

Ну, потому что - всё уже, говорю, всё.
Я больше не могу.
Посмотри в окно, кто это там лежит в снегу?
Кого это там впечатало в хлябь, холодом выгнуло в дугу?
Если это не я, Тэйми, то это ты -
И, значит, я побегу!..
Но мы стоим, как два истукана,
Время накрывает нас с головой, выплёскивает за край экрана,
И это так удивительно, Тэйми, это так странно.


Письмо шестое

Мы всегда об одном с тобой, даже если о разном.
Я, как школьница, Тэйми, путаюсь в падежах,
А тоска пережмёт мне горло, как каподастром,
я стою, смотрю с пятнадцатого этажа –
Там звезда
и полумесяц на красном,
Словно небо опять над Босфором кровит.
Я спрошу: «Как мне быть, моя светлая, мой прекрасный?..»
А никто мне не говорит.

А никто и не скажет (мы это не раз проходили),
потому что всё важное, Тэйми, на внутренней стороне.
Я пишу тебе это с небес
(не поверишь, меня пропустили!) –
Десять тысяч над уровнем моря… забудь обо мне…
Забывай обо мне понемногу, как все позабыли.

Сто минут меня нет на земле – это просто отмерить,
в это трудно шагнуть, как с пристёгнутой банджей с моста.
На каком языке
там всё время смеются за дверью?
На каком языке
мне всё врут, что отгадка проста?
Я им больше не верю.

Моё сердце исколото каждой мечетью насквозь.
Так вживляют волокна каких-то особенных тканей,
так пытаются жить,
обновляя истлевшую кость.
Если ты что-то знаешь об этом, скажи мне, скажи!
Это знание, Тэйми, со мною срастётся и канет.
Лишь звезда с полумесяцем в небе дрожит и дрожит…


Письмо седьмое

Здравствуй, Тэйми, ну вот я почти преступила черту.
Посмотри – мы взлетели, вползли, изощрились, прорвались.
На наших предплечьях бесследно зарубцевались
следы от «манту».
С наших жизней снимали соскоб (не поручусь за анализ),
но диагноз не подтвердился –
не катай свои страхи во рту…
Я черту преступила.
И кто мы теперь, заступив, наконец, за черту?

Над сбежавшими нами качались остатки небес,
как круги на воде, расходились пернатые тучи.
Мы теряли свои очертанья, мы были легки и текучи,
и за нами никто не следил.
Стеариновый лес
оплывал под горячей ладонью и вмиг застывал
отпечатками пальцев (иного у нас не осталось).
Видишь, Тэйми, до счастья обычно какая-то малость.
Мы его проскочили
и вышли с другой стороны.
Впрочем, как ожидалось…

Нам хотелось объятий – у нас отобрали тела.
Нам хотелось признаний – у нас языки отобрали.
Нам дешевле уже не хотеть…
Время мерно течёт по спирали,
и теперь так понятно, что жизнь беспощадней, чем смерть.
Не смотри на меня – всё равно больше нечем смотреть.
Мы вернёмся едва ли…

Где недавно нам снились пески аравийских пустынь,
спят в обнимку другие «не мы»,
их заносит песками.
Но проснувшись, они всё равно устремятся за нами,
потому что мы с ними одно… потому что мы, Тэйми, их жизнь…
И они, преступая черту,
говорят: «Продержись, продержись!» –
нашими голосами.


Письмо восьмое

Как прижимала нас, Тэйми, к осенней земле
эта страшная сила,
как наша вечность кровила и каждой строкой выходила…
Все улыбались, мол, вот, для чего это было!
И каждый считал своим долгом высказывать мненье.
А мы, переростки,
стояли фанерной мишенью,
и смерть протекала сквозь нас.

Разве кто-нибудь знал, как пульсирует время под кожей,
как идёшь подышать на балкон, а вернуться не можешь.
Разве кто-нибудь спас?
Я затем это всё говорю, что бывает октябрь.
Здесь прозрачнее воздух, и сверху нас видно прекрасно.
Мы лежим, как огромные рыбы, глухи и напрасны,
и любовь вытекает из жабр…

Нам ли, Тэйми, не знать, как однажды кончается год,
как проснёшься в измятой постели, а жизнь отступила.
Как кончается воздух, а время идёт и идёт,
как у всех ещё август, а нас уже снегом накрыло…

Говори со мной, Тэйми, пока ещё помнишь язык.
Всё, что грело внутри, скоро зимнее солнце остудит.
Если будет прилив (а прилив обязательно будет),
кто-нибудь непременно спасётся –
я спрячу свой страх.
Даже надпись у кромки воды, даже та навсегда остаётся.
Что уже говорить об иных письменах…

Письмо девятое

Чтобы вернуться в Рим, Париж или Марсель
(это, в целом, неважно),
тело укладывается в постель
и говорит душе: «Иди, свободна!»
И можно вернуться, Тэйми, куда угодно,
и можно уйти практически ото всюду.
Но душа говорит: «Не хочу, не буду,
я ещё немного с тобой побуду», –
и остаётся.

Погоди, моё сердце, не рвись, не надо –
будем красить крестики за оградой,
будем думать:
мы с этими или с теми?..
Ведь с живыми опять никакого сладу,
вот такая засада, Тэйми.

А когда из тряпичных кукол повынут иглы,
всё, конечно, закончится – быстро, скучно и пошло.
Нас оставят на новый срок,
нас по горло накормят прошлым,
нас опять не полюбят, не выберут, не отметят,
мы опять к кому-то прибьёмся
(не важно – к тем или к этим),
будем самыми жалкими и непонятыми на свете…
Но спасёмся.

Знаешь, как это, Тэйми,
выходить каждый раз из подъезда, как будто из комы,
прислоняться спиной к шершавой обложке дома,
а с небес – ни манны тебе, ни грома,
ни стихов, ни нот, ни простых незатейливых игр,
ни кивка, ни намёка, ни даже взгляда.
Просто кто-то молча шьёт тебя в десять холодных игл,
и стоишь, как дурак,
как живой,
как надо.


Письмо десятое

Если б время лечило, куда нам такое здоровье?
Здравствуй, свет мой,
и сколько сердец у тебя отросло?
Как теперь оказалось: одно из важнейших условий –
чтоб тебя не любили кому-то назло.
Самое сложное, Тэйми, признание в нелюбови…

Стопки писем в моей голове не нашли адресата,
но я помню их все наизусть, до последней строки.
Мы безудержно смертны
и, значит, уже виноваты.
Если надо платить, с нас по полной возьмут за стихи
(даже есть подозрение, Тэйми, что предоплатой).

Там, где все говорят преимущественно о личном,
не понять, кто живой,
а кто лишь притворился живым.
Половина из них даже сдохнуть готовы публично,
ибо больше гарантий, что кто-то заплачет по ним –
по смешным, по обычным, по лишним…

Тэйми, прошлого нет.
Моим письмам, отсюда летящим,
никуда не дойти,
и времён больше нет никаких.
И однажды ты просыпаешься в происходящем,
прямо здесь, посреди этих прямоходящих,
среди этих живущих с тобою, живых-неживых.

Кто мы, Тэйми, теперь,
побывавшие трижды у грани,
разглядевшие всех, кто безмолвно стоит за плечом?
Мастера́ недосказанных чувств, мастера́ состояний...
Потому мы молчим ни о чём, говорим ни о чём,
и сокрытое под сургучом
глубже таинств прелюбодеяний.


Письмо одиннадцатое

Глянь-ка, Тэйми, над нами вспороли небо –
видны просветы.
Мы так быстро бежали, что добежали до лета.
Глупо думать, что именно так посвящают в поэты –
это просто меняют начинку в мирской требухе.
Мне так долго хотелось с тобой говорить не об этом,
а я снова и снова,
как бездарь, о чепухе.

За окном темнота, на часах половина второго,
тут чихнёшь – и не скажет никто «будь здорова».
Это, Тэйми, свобода,
точнее, побочный эффект.
Иногда не проснулся ещё, а уже понимаешь – хреново.
До чего мы с тобою дожились за столько-то лет,
для кого бережём это самое важное слово?..

Я таскаю любовь, как бумажную розу в петлице,
и она прорастает,
хотя не должна бы расти.
К нашим окнам давно не слетаются чёрные птицы,
нам в толпе не мерещатся больше дражайшие лица,
но я знаю,
сжимая бумажное сердце в горсти, –
целой жизни не хватит на то, чтоб проститься.

Слышишь, Тэйми, на стыках стучат и стучат магистрали,
это мы уезжаем домой,
мы бесследно пропали
для себя, для других, для всего, что насочиняли.
Даже если и будут ещё остановки в пути,
наше время, как рельсы, обрезали и закольцевали.
Я боюсь, что уже не сумею сойти.


Письмо двенадцатое

Если память – почтовый ящик, то в нём не хватает места.
Уплотняешь себя, сдвигаешь, уминаешь, как тесто.
Здесь ещё выйдет куличик,
а вот тут уже неинтересно,
и за бортик песочницы, Тэйми, много не унесёшь.
Время шло аккуратно, а после в нём что-то сломалось.
До последней любви остаётся какая-то малость.
Всё, что нас не убило,
наверное, плохо старалось.
Но мне хочется верить, что нас просто так не возьмёшь.

Если долго глядеть в пустоту, то с ней ничего не случится.
Всё, что мы заслужили, у нас проступает на лицах.
Если б нам довелось родиться
в больших столицах,
нас бы так раскидало, что шанса ни одного.
Только, видит Бог, мы с тобою нашлись и были,
среди лиц и теней, среди слов и вселенской пыли,
даже если сто раз
друг друга не заслужили,
даже если бездомней нет теперь никого.

По рубцам на изнанке никто не считает потери.
Но мы знаем, как вовремя скрыться за дверью без двери.
У меня скоро выйдет пластинка,
ты можешь в это поверить?
Я, по правде сказать, и сама в это верю едва.

Я пишу тебе, Тэйми, туда, где нам больше не больно.
Жизнь права неизбежно. И смерть неизбежно права...
Мне, пожалуй, досталась не самая лучшая роль, но
я люблю тебя так, что живу.
И об этом довольно.
Потому что – какие тут, к чёрту, слова…


Письмо тринадцатое

Осталась самая малость, а там уже новый виток…
Из арки выходит нищий – степенный осенний бог,
глядит на нас, словно царь, не помня, что сир и убог.
Никто нас уже не утешит – нельзя налюбиться впрок.
Ноябрь, Тэйми, ноябрь.
Я знаю его назубок.

Тоска по новому снегу, касанье холодных рук…
Начертим вокруг кровати спасательный белый круг.
Теперь только бег по кругу, давай!
А очнёшься вдруг –
зима…
Где искать друг друга, в какую глядеть дыру?
Нас тоже слегка подкрасят, а после совсем сотрут…

Я знаю ноябрь на ощупь, на вкус и даже на слух.
Он строг, он с собой уводит всегда одного из двух.
Мне кажется, всё умирает,
когда он во мне звучит.
Для всех эпитафий, Тэйми, не хватит могильных плит.
Но если ты хочешь, я буду тем, кто в тебя глядит.

Из арки выходит нищий – полцарства собрал по рублю.
Ноябрь распускает свитер и вяжет ему петлю.
Кто знает, как крепко спится бездомному королю,
как память ворует лица, где я до утра не сплю,
как мы сиротеем, Тэйми,
от каждого «не люблю».

Ты сам себе друг и недруг, и сам себе рай и ад.
Во что бы мы ни играли,
нас выследят и разлучат.
Нас вынут из этой жизни и вылепят, что захотят.
Но я обещаю, Тэйми,
когда я вернусь назад,
оттуда, издалека, названья чему не знаю,
из страшного запределья, которого не бывает,
откуда уже не ждут и встречи почти не чают…
Я буду с тобой, обещаю.


Письмо четырнадцатое

Время, Тэйми, ещё не кончается, время всё водит нас за нос.
По утрам выпадаем немые из сна – в этот холод и хаос.
Наверху экономят слова,
потому нас лепили из пауз.
Всё, что хочешь сказать, начерти у меня на груди.
Если некуда жить – это просто тебе показалось.
Тьма у нас позади не длиннее, чем ночь впереди.

От себя не укроешься – будешь везде обнаружен.
Город молча глядит, и растерян, и обезоружен,
как мы греем друг друга,
собой закрывая от стужи,
как мы слушаем, дышит ли тот, кто от страха не спит.
Ничего не проявится, если мы смотрим снаружи.
Погляди в меня, Тэйми, там зреет иной алфавит.

Смерть всегда обнимает на поражение, это известно.
С каждым разом в песочнице нашей всё менее тесно.
Посмотри, как оставшихся
месят в упругое тесто,
но до выпечки, Тэйми, похоже, расти и расти.
Может, Бог потому и затеял всё это из интереса,
чтобы легче отслеживать тех, кто черствеет в пути.

Одному не плывётся, другому пока не летится…
Время водит нас за нос, но всё ещё длится и длится.
Что даровано рыбе,
возможно, изъято у птицы.
Мне неведомо, Тэйми, как действует этот закон.
Может, птице однажды зачтётся, а рыбе простится.
Может, каждый, о ком мы помолимся, будет спасён.


Письмо пятнадцатое

Если кто и смотрел на меня через это окно,
через дырку в стене,
через брешь над моей головою,
это, Тэйми, не ты, потому что тебе всё равно
не утешить меня – ни оплакать, ни даже присвоить...
Потому что кому
ты потом передашь этот ад,
этот страшный цветок, от которого нежно и больно,
от которого как отвести и ладони, и взгляд,
от которого как отмахнуться и бросить: "довольно"?

Вот идёт человек, по колено в своей тишине, –
вот невидимый посох его и невидимый компас, –
по висячим мостам, по заоблачно-белой стерне,
приближаясь к стене, разделяющей небо и космос.

Можно, Тэйми, стоять, холодея у этой стены,
прижимаясь лопатками
к этим картонным изломам,
сочиняя слова, что пока не произнесены,
превращая любую обложку в подобие дома.
Там висит календарь,
у которого каждый в плену,
там висит циферблат, у которого каждый тем паче...
Редкой рыбе случалось прощупать свою глубину,
надо пробовать, Тэйми, туда не проникнуть иначе.

В чешуе по ключицы, по горло в небесной воде,
не держась за тяжёлые корни и нежную поросль,
где другие немые цветы прорастают везде,
мы всплывём и обнимемся порознь,

обнимемся порознь...

pristalnaya.livejournal.com/660024.html

@темы: Окошко в мир, Чужое как свое, Стихи

---

Внезапно

Внезапно после нескольких лет вне блогов в 4 утра соскучится.
Вспомнить логин и пароль.
Вспомнить зачем была тут и что читала.
Пройтись по старым записям и испытать неловкое чувство "Это чтоли мое? хм..."
Впрочем, моего тут как раз мало. зато хорошего чужого много.
Пожалуй стоит восстановить в статусе шкафа дял хорошего.
Или нет.

Как пойдет

@темы: Мяу

---

16.04.2016 в 16:21

Пишет  Я настоящая:

Замечу, что Герда и Кай разошлись давно -
Полынная горечь прощаний уже остыла.*
И новую версию сказки снимать в кино
Неистово рвутся умельцы от жанра мыла.

Ведь розы цветут, и Тверская полна людей:
Московские принцы по клубам не ездят в старом.
А Кай безошибочно выбрал another way -
L'amour de trois с венценосной и с/нежной парой.

У Герды теперь - и мехенди, и паранджа:
Дубайский инвестор берёт её летом в жёны.
Волшебные ночи Востока в ногах лежат,
А роль "не единственной" ей хорошо знакома.

...Столичная слякоть для Кая сейчас легка:
Он пишет "eternity" свежим карибским коксом.
И снег Королевы течёт по его рукам,
И лёд Короля разбивает собой вопросы.

А Герда о вечности шепчет песку пустынь,
Смешав одалиску с философом так небрежно.
...И между undead и immortal - пустая синь.
Которой не стать ни алмазной, ни белоснежной.

@темы: Стихи

---

Снова Оргия, да

"но когда мы увидм друг друга в прицел, станет легче..."

---

Хб новенькое старенькое

Что то тут опять поменяли, невставляется. ну хоть ссылками


project-xb.kroogi.com/ru/download/3199523-X-Y-Z...
music.yandex.ua/album/3076142

@темы: Песни

---

"У каждого свой Медведев"

@темы: О.М., Видео, Песни

---

Дорогое мироздание, зачем ты показало мне ЭТО ?

Под катом ну ооочень креативная тату

@темы: Убить время, Окошко в мир, Общее

---

Почти два часа. Концерт Романа Стрельченко

Треклист. Украдено в Контакте

РОМАН СТРЕЛЬЧЕНКО
1. Шаманская (Руслан Бажин)
2. Колыбельная лету (Руслан Бажин)
3. Сигналы из глубины (Михаил Башаков)
4. Тают зимние снега (Ренат Баязитов)
5. Находка (Александр Ощепков)
6. Странники с Корабля Дураков (Руслан Бажин)
7. Поезд (Александр Ощепков)
8. Отпуск (Олег Медведев)
9. Парижская история (Руслан Бажин)
10. У моря (Ренат Баязитов)
11. Светлый день (Михаил Башаков)
АЛЕКСАНДР ФИЛАТОВ
12. Ноль часов
13. Проездной
14. Вне системы
15. Сага о братьях
РОМАН СТРЕЛЬЧЕНКО
16. Храм (Сергей Корычев)
17. В начале моря (Сергей Корычев)
18. Золотая шаль (Ренат Баязитов)
19. Цыганская легенда (Леонид Семаков)
20. Метелица (Леонид Семаков)
21. Странная встреча (Александр Ощепков)
22. Снежная королева (Руслан Бажин)
23. Время уходит (Михаил Башаков)
24. Камни музыкальные (Руслан Бажин)
25. Белая богиня (Михаил Башаков)
26. Элис (Михаил Башаков)
АЛЕКСЕЙ САВВАТЕЕВ
27. Дождь («ДДТ»)
28. Лирическая (Владимир Высоцкий)
29. Снег (Александр Городницкий)
30. Шляпа (Виктор Луферов)
31. Я в коем веке помню Вас… (Веня Дркин)
ДАРЬЯ ОРЕШЕНКОВА
32. Когда мы были на войне (Давид Самойлов)
33. Русская дорога (Игорь Растеряев)
34. Ростов (Игорь Растеряев)
35. Комбайнеры (Игорь Растеряев)
36. Каждую пятницу я в говно (Семен Слепаков)
37. Жопа растет (Семен Слепаков)
38. В кепке набок и зуб золотой
39. Шалабуда (Веня Дркин)
РОМАН СТРЕЛЬЧЕНКО
40. Играй (Павел Фахртдинов)
41. Таблетки от счастья (Олег Медведев)
42. Марш Трансвааль (Олег Медведев)
43. Возвращение Карлсонов (Руслан Бажин)
44. Двойная радуга (Руслан Бажин)
45. Когда развяжутся узлы (Александр Ощепков)
46. Поговори со мной (Александр Ощепков)
47. Колыбельная (Руслан Бажин)

@темы: Видео, Песни

---

06.09.2014 в 08:39

Пишет  Diary best:

Котопамятники
Пишет  Diana.:

Коты в памятниках и скульптурах. Осторожно, длиннопост
Внезапно после пары случайно попавших на глаза фотографий захотелось собрать пост о памятниках... котам.
На деле оказалось, что их гораздо больше, чем я представляла) и здесь, конечно же, не все.

1. Говорящий памятник коту с сосисками в Анжеро-Судженске
Обжора "сторожит" местный мясокомбинат. Если потрогать одну из сосисок, то кот произнесет какую-нибудь фразу. Варианты фраз разные. Например: “Лучшая рыба – это колбаса” или “Сорок один, ем один”

2. Кот на скамейке в Мэриленде,США
Нетрудно догадаться, как много желающих подсесть к нему чтоб сфотографироватся)

3. Памятник рыбачке Соне в Одессе
Рыбачка Соня как-то в Мае
Причалив к берегу баркас
Сказала Косте: "Все вас знают,
А я так вижу в первый раз"
Стоит, как это ни странно, на рыбном рынке и с котом)

4. Памятник кошке Таузер в Криффе, Шотландия
Здесь делают виски, которое гонят из ячменя. А Где зерно - там и мыши. А где мыши - там должны быть и кошки.
Самая знаменитая кошка - Таузер - рекордсмен по ловле мышей. За свою долгую двадцатичетырехлетнюю жизнь она поймала 28 899 мышей и даже была внесена в книгу рекордов Гиннеса

5. Йошкин-кот в Йошкар-Оле
Йошкин кот — игра слов, устоявшегося выражения "ёшкин кот", который кот Бабки Ёшки, и первой буквы города.
У него есть подруга - йошкина кошка, стоит недалеко всё там же в Йошкар-Оле

6. Памятник коту Бегемоту и Коровьеву в Марьиной Роще, Москва
Этих колоритных ребят, думаю, представлять никому не нужно

7. Скамья примирения в Видном, Подмосковье
Вогнутая форма скамейки сделана так, что даже сев на края вы скатитесь в центр, а персонажи скульптуры явно отображают крылатую фразу "как кошка с собакой"

8. Памятник 150-летию изобретения отопительной батареи, Самара
В Самаре есть традиция: если хочешь, чтобы твое желание исполнилось, потри нос и лапку кота, сидящего возле батареи у центральной проходной ГРЭС
Кошка - видимо потому что кому же еще быть символом домашнего тепла и уюта?

9. Скульптура котов (а точнее, котов и птиц) в Нижним Новгороде, фасад Учебного театра

10. Памятник коту Пантелеймону, Киев
Установлен напротив ресторана «Пантагрюэль» и имеет реальный прототип, когда-то живший в этом ресторане.
К сожалению, животное погибло во время пожара, а памятник поставлен на деньги постоянных посетителей, помнивших кота

11. Памятник Казанскому коту
По преданию, во время визита в Казань российская императрица Елизавета Петровна заметила, что в городе нет мышей.
По её приказу 13 октября 1745 года 30 казанских котов были перевезены в Санкт-Петербург для того, чтобы изловить всех мышей, в изобилии расплодившихся в царских покоях Зимнего дворца.
Так около полсотни потомков увезённых некогда из Казани котов по-прежнему находятся на официальной службе в Эрмитаже, а казанский кот вошел в историю как известный персонаж.

12. Памятник бездомным котам, Брауншвайг, Германия
Говорят, скульптура настолько реалистично выглядит, что кажется вот-вот кто-то из них мяукнет

13. Кот Елисей с Малой Садовой улицы в Санкт-Петербурге
Прозвали Елисеем, потому что сидит на фасаде знаменитого Елисеевского магазина
На самом деле в Питере очень много скульптур котов, это просто один из них

14. Кот Батеро, стоит в Барселоне на Рамбла дель Раваль
Самый необычный из всех, которых я видела, пожалуй. Он огромный, у него под пузом присев на корточки сможет поместиться взрослый человек

15. Еще один кот Бегемот, на одном из домов на Андреевском спуске, Киев
Если присмотреться, то хвост у него переходит в змея

16. Памятник разноглазым кошкам
В Турции, на самом большом озере страны — Ван, можно увидеть памятник кошкам породы, которая так и называется, Турецкий Ван

17. Памятник котенку Василию из мультфильма "Котенок с улицы Лизюкова" в Воронеже
Стоит, не поверите, на улице Лизюкова))

18. Трое из Простоквашино Раменское, Подмосковье

19. Кот учёный, Оренбург
Котов ученых по стране разбросано не меньше десятка, если верить гуглу. Вот такой сидит читает в Оренбурге

20. Кот Семён, Мурманск
Кот Семён - городская легенда. Будучи потерянным хозяевами в Москве, кот Семён 6 лет шел домой в Мурманск. И дошел.
Мне кажется, это самый трогательный из всех кошачьих памятников.

21. У Лукоморья на набережной в Геленджике
Еще один кот ученый, похож на кошачьего профессора

22. Саксофонист и заворожено слушающий его музыку кот, Хоккайдо

23. Скульптура "Старый город", Брест
Уникальность сооружения в том, что скульптура маскирует вентиляционное отверстие. Установленную когда-то четырехметровую трубу сносить было нельзя, но удалось облагородить ее внешний вид.

24. Сквер сибирских кошек, Тюмень
Название сквера связано с тем, что в Ленинграде, только что пережившем блокаду, почти не осталось кошек, и город был буквально заполонён крысами. По преданию для борьбы с крысами тюменцы отправили в Ленинград целый вагон кошек — 238 животных.

25. Памятник котам, ворующим сосиски, Абакан

26. Кошка, которая гуляет сама по себе, Караганда

27. Кот и анчоусы, Перт, Австралия
Русская публика пишет "Кот и килька")

28. Кошка барона Лютцова, Карловы Вары, Чехия
Виллу и кошку построил граф Август фон Лютцев, хотя и существует несколько легенд об этом памятнике, объясняющих, почему кошка сидит спиной к городу.
Одна из них гласит, что не поделил что-то барон с городскими властями и таким вот образом выразил свою обиду, демонстративно повернув кошку спиной.

29. Скульптура то ли "Разрешите познакомиться", то ли "Охота" гугл затрудняется, Нижний Новгород
Считается, что того, кто попадает монеткой в кормушку к птичкам, удача будет сопровождать весь будущий год.

30. Памятник Кенигсбергскому коту, Калининград
Установлен в воротах Крепости Фридрихсбург
Кот является одним из символов старого города. Бытует предание, что большинство городских котов Калининграда (бывшего немецкого Кенигсберга) - потомки тех, что жили здесь до войны и остались в городе, когда его покинуло депортированное немецкое население. А кроме того, кот - один из любимых персонажей сказок Гофмана, жителя Кенигсберга.

31. И конечно наша красноярская "Сладкая парочка" на стене одного из корпусов пед.универа.
Им тоже можно попытаться закинуть монетку на счастье)

Не свое | Не Бест? Пришли лучше!

@темы: Окошко в мир

---

Бродский

Представь, что война окончена, что воцарился мир.
Что ты еще отражаешься в зеркале. Что сорока
или дрозд, а не юнкерс, щебечет на ветке «чирр».
Что за окном не развалины города, а барокко
города; пинии, пальмы, магнолии, цепкий плющ,
лавр. Что чугунная вязь, в чьих кружевах скучала
луна, в результате вынесла натиск мимозы, плюс
взрывы агавы. Что жизнь нужно начать сначала.

Люди выходят из комнат, где стулья как буква «б»
или как мягкий знак, спасают от головокруженья.
Они не нужны, никому, только самим себе,
плитняку мостовой и правилам умноженья.
Это – влияние статуй. Вернее, их полых ниш.
То есть, если не святость, то хоть ее синоним.
Представь, что все это – правда. Представь, что ты говоришь
о себе, говоря о них, о лишнем, о постороннем.

Жизнь начинается заново именно так – с картин
изверженья вулкана, шлюпки, попавшей в бурю.
С порожденного ими чувства, что ты один
смотришь на катастрофу. С чувства, что ты в любую
минуту готов отвернуться, увидеть диван, цветы
в желтой китайской вазе рядом с остывшим кофе.
Их кричащие краски, их увядшие рты
тоже предупреждают, впрочем, о катастрофе.

Каждая вещь уязвима. Самая мысль, увы,
о ней легко забывается. Вещи вообще холопы
мысли. Отсюда их формы, взятые из головы,
их привязанность к месту, качества Пенелопы,
то есть потребность в будущем. Утром кричит петух.
В новой жизни, в гостинице, ты, выходя из ванной,
кутаясь в простыню, выглядишь как пастух
четвероногой мебели, железной и деревянной.

Представь, что эпос кончается идиллией. Что слова –
обратное языку пламени: монологу,
пожиравшему лучших, чем ты, с жадностью, как дрова;
что в тебе оно видело мало проку,
мало тепла. Поэтому ты уцелел.
Поэтому ты не страдаешь слишком от равнодушья
местных помон, вертумнов, венер, церер;
Поэтому на устах у тебя эта песнь пастушья.

Сколько можно оправдываться. Как ни скрывай тузы,
на стол ложатся вальты неизвестной масти.
Представь, что чем искренней голос, тем меньше в нем слезы,
любви к чему бы то ни было, страха, страсти.
Представь, что порой по радио ты ловишь старый гимн.
Представь, что за каждой буквой здесь тоже плетется свита
букв, слагаясь невольно то в «бетси», то в «ибрагим»,
перо выводя за пределы смысла и алфавита.

Сумерки в новой жизни. Цикады с их звонким «ц»;
классическая перспектива, где не хватает танка
либо – сырого тумана в ее конце;
голый паркет, никогда не осязавший танго.
В новой жизни мгновенью не говорят «постой»:
остановившись, оно быстро идет насмарку.
Да и глянца в чертах твоих хватит уже, чтоб с той
их стороны черкнуть «привет» и приклеить марку.

Белые стены комнаты делаются белей
от брошенного на них якобы для острастки
взгляда, скорей привыкшего не к ширине полей,
но в отсутствию в спектре их отрешенной краски.
Многое можно простить вещи – тем паче там,
где эта вещь кончается. В конечном счете, чувство
любопытства к этим пустым местам,
к их беспредметным ландшафтам и есть искусство.

Облако в новой жизни лучше, чем солнце. Дождь,
будучи непрерывен – вроде самопознанья.
В свою очередь, поезд, которого ты не ждешь
на перроне в плаще, приходит без опозданья.
Там, где есть горизонт, парус ему судья.
Глаз предпочтет обмылок, чем тряпочку или пену.
И если кто-нибудь спросит: «кто ты?» ответь: «кто, я?
я – никто», как Улисс некогда Полифему.
1988
Иосиф Бродский

@темы: Внутренняя Монголия, Стихи

---

Год

Чертов год я помню,
как
улыбается
человек,
с которым мы уже никогда не будем знакомы.
Легкой дороги, Зафар. Где бы ты не шлялся.

запись создана: 28.08.2013 в 21:27

@темы: Мяу, Тот_который_никогда, Песец, Внутренняя Монголия

---

Музыкальная пауза

Сегодня - "Дефекты речи"


Прослушать или скачать Дефекты речи Репетиция осени бесплатно на Простоплеер


Прослушать или скачать 01 / Вавилонская башня бесплатно на Простоплеер


Прослушать или скачать Проект "Дефекты Речи" Черновики бесплатно на Простоплеер

@темы: Песни

---

Лето и осень - две весёлых взъерошенных кошки.
У кошки-лета - шерсть одуванчиковая в оранжевых пятнышках.
У кошки-осени - золотая с россыпью жёлто-зеленых хвоинок.
Кошка-лето всё бегала да прыгала. Устала. Медленно хочется спать.
Свернётся калачиком - и ей целый год будут снится
В синем-синем небе апельсиновые воздушные шары.
А кошка-осень - уже выспалась. Мягко ступает рыжими лапами
По траве, по тропинкам, по тротуарам, по дворам и песочницам.
Всё превращает в притихшее рыжее золото. Улыбается.
И ещё далеко -
Молоко
Первого снега.
(с)ilya_verhovsky

@темы: Стихи

---

01.09.2014 в 01:12

Пишет  Осколок Эха:

Первая осенняя запись...

@темы: Окошко в мир, Общее, Видео, Песни

---

30.08.2014 в 17:26

Пишет  Taho:

Лучший стрит-арт августа 2014
Самые впечатляющие и заметные работы месяца.

Для уличных художников весь мир — как один большой холст, и поэтому стрит-арт развивается самыми быстрыми темпами из всех существующих видов искусства. Уличное искусство — это в первую очередь социальное явление, отражающее общество и его устремления. Оно не сковано цензурой и рамками приличия, поэтому художники творят на стенах городов все, что захотят.

Париж, Франция

Мехелен, Бельгия


Монреаль, Канада


Казарано, Италия


Джерба, Тунис


Лиссабон, Португалия






Атланта, США


Джерба, Тунис


Торонто, Канада


Джерба, Тунис


Мюнхен, Германия


Мальта




Берлин, Германия


Нью-Йорк, CША

источник

@темы: Окошко в мир

---

Нателла Болтянская

@темы: Окошко в мир, Видео, Песни

---

27.08.2014 в 19:18

Пишет  Taho:

До свидания Гибли
By Oleg Kuvaev

Студия Animation Domination High-Def, вернее это не студия а проект канала FOX, сделала мульт- посвящение уходу студии Гибли (GHIBLI, Джибли говорят по-английски). Называется «GOODBYE, GHIBLI«. И хотя новоять про закрытие Гибли неоднозначная, были опровержения, тем ни менее муль-посвещение очень прикольный. Авторы играются со всем нам знакомыми героями и сценами из известных гибливских мультов. Особенно порадовали детки котобуса.. )

@темы: Видео, Песни

---

@темы: Окошко в мир, Песни

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

СноваЗдравствуйте, друзья

Почему-то захотелось вспомнить этот текст (в совместном музыкально-поэтическом перфомансе со скрипачкой Мирославой Которович - это были три танго: три части стихотворения читались под три приведенных ниже мелодии).

БЖ. Танго

В городе N у бывшего Нефтегаза Лиза живёт уже сорок восемь лет. Лиза умеет шить и готовить зразы. В юности Лиза под псевдонимом «Фет» стих сочиняла о яснооких сернах, ну, а потом забросила, расцвела и, обретя желанный покой на сердце, бросила в суп куриные два крыла. Что остаётся? – Слабый бульон, икорка, чудо-весы, которые лгут назло… Чтоб выдавать беспомощность за покорность, надо бы сбросить, минимум, два кило. С бройлерной Лизой дружит печальный Странник. Лиза в ответ на: «Здравствуй!» и «Как дела?» − думает: «Ты женат на богемной Дряни. Я бы тебе троих уже родила!». − Странник сидит в себе, как в глубоком танке. С виду улыбчив, в душу залезь – пеня. Он говорит, что Дрянь его любит танго, только какое – трудно пока понять.

В шумной столице возле кафе «Титаник» тридцать безумных лет проживает Дрянь. Дрянь безразлична к зразам, весам, гераням. − «Кожа да кости, Господи, только глянь!» − шепчутся тётки в спину её примочкам (Дрянь носит джинсы с юбкой поверх пальто). Дрянь убивает публику меткой строчкой, курит «LM», пьёт виски и бьёт ментов жёлтым воздушным шариком из Сорбонны, веря в свободу, Евросоюз и рок. Временно Дрянь хотела бы стать собой, но медиа-имидж – слишком жестокий бог. Дрянь существует, как холостой Паратов: вне измерений. Каждый бродяга – брат. Давний поклонник ждёт её под парадным. Дрянь посылает матами всех подряд. Острые пальцы. Фенечки на фалангах. Пол: то мужской, то женский. Плюс кровь на рак. Дрянь, как когда-то бабушка, любит танго об «Утомлённом солнце» – забавный факт.

Он живёт в N – и тоже у Нефтегаза. Утром он смотрит в чистые небеса. Он, как и Лиза, напрочь забыл Пегаса: он починяет души и примуса. В Бога он верит, но не заходит в храмы: в храмах – попы, и надо с Христом на «Вы». Денег не платят. Вяло болеет мама. Дядя Олег по скайпу звонит с Москвы. Мама хранит записочки и камеи. Мама – под боком. Дрянь – на другом конце. И танцевать он, всё таки, не умеет! − Он не трясётся даже под рок-концерт, где и слоны куражатся до упаду. Он наблюдает зрелище в уголке. Так получилось: он − никогда не рядом: Дрянь приглашает каждый прохожий кент. Жизнь состоялась. Жизнь удалась. Всё – так, но по вечерам, когда опадает слизь

Он подбирает и подбирает танго, веря, что этим можно ещё спастись.
(С) перто

@темы: Песни, Стихи