Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Иллюстрации Бернарда Обердика к книге Жана Жубера "Белая сова, синяя мышь".
читать дальше
www.bernhard-oberdieck.com/image/Illustration_3...
Сайт автора
среда, 10 июня 2009
Иллюстрации Бернарда Обердика к книге Жана Жубера "Белая сова, синяя мышь".
читать дальше
www.bernhard-oberdieck.com/image/Illustration_3...
Сайт автора
понедельник, 08 июня 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Любишь – не любишь. Ненужное зачеркнуть.
Молча грызешь карандаш, как собака цепь.
Ты не сумеешь застопить свою весну,
Старый КаМАЗ-раздолбанный-полуприцеп.
Дремлет водила, врубивши автопилот,
Долгим невидящим взглядом буравя тракт.
Топай упрямо в сторону, где восход.
Топай, чтобы догнать его до утра.
Серые степи, запутанные пути,
Сбрендившего демиурга бредовый сон…
Черт бы тебя побрал, включи креатив!
Любишь – не любишь. Догнать, и дело с концом.
А на обочине горько цветет полынь,
А за обочиной – травы и облака.
Брось же на трассу нищенский свой калым.
Эта примета действует наверняка.
На горизонте светлая полоса,
Рядом с дорожным кафе застыл твой рыдван.
Поторопись, у вас всего полчаса,
Он все поймет, если найдешь слова.
Е.Лещинская
Молча грызешь карандаш, как собака цепь.
Ты не сумеешь застопить свою весну,
Старый КаМАЗ-раздолбанный-полуприцеп.
Дремлет водила, врубивши автопилот,
Долгим невидящим взглядом буравя тракт.
Топай упрямо в сторону, где восход.
Топай, чтобы догнать его до утра.
Серые степи, запутанные пути,
Сбрендившего демиурга бредовый сон…
Черт бы тебя побрал, включи креатив!
Любишь – не любишь. Догнать, и дело с концом.
А на обочине горько цветет полынь,
А за обочиной – травы и облака.
Брось же на трассу нищенский свой калым.
Эта примета действует наверняка.
На горизонте светлая полоса,
Рядом с дорожным кафе застыл твой рыдван.
Поторопись, у вас всего полчаса,
Он все поймет, если найдешь слова.
Е.Лещинская
воскресенье, 07 июня 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Обутая в лыжи я в парке стою
Найдя наконец-то дорогу свою...
Найдя наконец-то дорогу свою...
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
В те ещё времена, когда в моих руках оказался первый рецепт бессмертия – настоящий, никаких условных ингредиентов, всё натуральное и простое, так вот, на нём, кроме состава и способа приготовления, была приписка – что-то вроде едва балансирующего над текстом эпиграфа. Тогда мне ещё показалось, что этот эпиграф переполз на меня, пока я его переводил и теперь прячется где-то внутри. Там, откуда ни выбросить, ни понять толком. Бессмертие – не панацея. Вот как я это перевёл. С тех пор много неба утекло и количество собранных мной рецептов давно перевалило за тысячу. Я пробовал практически все, но всегда возвращался к тому, первому.
Кс-кс-кс… Это дождь, мягкий, тёплый. Шепчутся ветви, плетя невнятную сырую чушь. Но и сквозь них я отчётливо различаю это неравномерное кс-кс-кс… Будто кто зовёт. Там, в дожде. Всегда, когда дождь, это слышу. Мой попугай Кугель про это даже стишок сочинил:
Капли ласково падают вниз
Дождик шепчет ему: кс-кс-кс
Он, впрочем, часто такие стишки сочиняет, незамысловатые, когда чужих мыслей обчитается.
Я, разумеется, никому не показывал свои рецепты. И не рассказывал никому. Хотя был один момент – что-то произошло опять нехорошее. Я ведь всё время болею. Тяжело, трудно болею – иногда хочется руки на себя наложить, а получается только коснуться. Ну я тогда и решил все до единого рецепты сжечь. Их к тому времени у меня уже много скопилось. Сижу и у печки и бумажки туда бросаю. По одной. Смотрю, как огонь морщится, это дело читая – что ему бессмертие. Слишком рыжий он для него. И вдруг – телефон. Аркаша мне звонит, слышно так, будто через вселенную. Как, мол, чем занят? Да вот, отвечаю, жгу рецепты бессмертия в печке. Он рассмеялся тогда ещё, так хорошо, что даже зубы в трубке сверкнули. От этого смеха у меня все недосожжённые бумажки по комнате разлетелись. А собирать уже лень. Был я у него на похоронах. По всему получалось, что это он, прежде чем мне позвонить, умереть успел. Ну, так и было, скорее всего.
Кс-кс-кс… бормочет кто-то, как голодная тень как по толчёному насту. За окном – пляж, море, волна на волну забраться не успевает, туман облака шьёт – одно за другим, а ветер вырывает и в клочья. И дождя вроде нет – так, мокро отовсюду, а всё равно: кс-кс-кс… То ли это и правда часы, как говорила мне хозяйка этого дома. Будто часы, что в коридоре висят – и не часы вовсе. Мол, был тут такой один вроде меня. Повесился. Снимать почему-то не стали сразу, а на утро уже вместо него часы на том самом сутулом гвоздике. Днём их чуть слышно, а как ночь – кс-кс, кс-кс…
Однажды в одном из рецептов обнаружил имя. Женское. Длинное – полюбишь, пока произнесёшь. Стал допытываться. Искал долго, а нашёл её всего-то в пяти островах отсюда. Сидит себе, смотрит на меня сквозь ресницы, будто между строк читает. А из глаз дым чёрный валит. И я вижу, что вся эта ночь вокруг нас и есть этот самый дым. Пока я её по имени называл, ночь всё гуще делалась. Это и был такой рецепт, но не в том дело – рецепт как рецепт, не самый оригинальный, бывает и покудрявее. То удивило, что в этой черноте вдруг звёзды стали проявляться. Сперва тихонечко так, а потом я прислушался, и снова – кс-кс-кс-кс…
Наверное, время моё снова шляется где-то, пока я тут бумажками обложился, как мумия. Ну ничего, сейчас переверну часики и посыплется снова песок – кс-кс-кс…
(с)тут
Кс-кс-кс… Это дождь, мягкий, тёплый. Шепчутся ветви, плетя невнятную сырую чушь. Но и сквозь них я отчётливо различаю это неравномерное кс-кс-кс… Будто кто зовёт. Там, в дожде. Всегда, когда дождь, это слышу. Мой попугай Кугель про это даже стишок сочинил:
Капли ласково падают вниз
Дождик шепчет ему: кс-кс-кс
Он, впрочем, часто такие стишки сочиняет, незамысловатые, когда чужих мыслей обчитается.
Я, разумеется, никому не показывал свои рецепты. И не рассказывал никому. Хотя был один момент – что-то произошло опять нехорошее. Я ведь всё время болею. Тяжело, трудно болею – иногда хочется руки на себя наложить, а получается только коснуться. Ну я тогда и решил все до единого рецепты сжечь. Их к тому времени у меня уже много скопилось. Сижу и у печки и бумажки туда бросаю. По одной. Смотрю, как огонь морщится, это дело читая – что ему бессмертие. Слишком рыжий он для него. И вдруг – телефон. Аркаша мне звонит, слышно так, будто через вселенную. Как, мол, чем занят? Да вот, отвечаю, жгу рецепты бессмертия в печке. Он рассмеялся тогда ещё, так хорошо, что даже зубы в трубке сверкнули. От этого смеха у меня все недосожжённые бумажки по комнате разлетелись. А собирать уже лень. Был я у него на похоронах. По всему получалось, что это он, прежде чем мне позвонить, умереть успел. Ну, так и было, скорее всего.
Кс-кс-кс… бормочет кто-то, как голодная тень как по толчёному насту. За окном – пляж, море, волна на волну забраться не успевает, туман облака шьёт – одно за другим, а ветер вырывает и в клочья. И дождя вроде нет – так, мокро отовсюду, а всё равно: кс-кс-кс… То ли это и правда часы, как говорила мне хозяйка этого дома. Будто часы, что в коридоре висят – и не часы вовсе. Мол, был тут такой один вроде меня. Повесился. Снимать почему-то не стали сразу, а на утро уже вместо него часы на том самом сутулом гвоздике. Днём их чуть слышно, а как ночь – кс-кс, кс-кс…
Однажды в одном из рецептов обнаружил имя. Женское. Длинное – полюбишь, пока произнесёшь. Стал допытываться. Искал долго, а нашёл её всего-то в пяти островах отсюда. Сидит себе, смотрит на меня сквозь ресницы, будто между строк читает. А из глаз дым чёрный валит. И я вижу, что вся эта ночь вокруг нас и есть этот самый дым. Пока я её по имени называл, ночь всё гуще делалась. Это и был такой рецепт, но не в том дело – рецепт как рецепт, не самый оригинальный, бывает и покудрявее. То удивило, что в этой черноте вдруг звёзды стали проявляться. Сперва тихонечко так, а потом я прислушался, и снова – кс-кс-кс-кс…
Наверное, время моё снова шляется где-то, пока я тут бумажками обложился, как мумия. Ну ничего, сейчас переверну часики и посыплется снова песок – кс-кс-кс…
(с)тут
пятница, 05 июня 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Ключи Ариадны
Женщина, милая! Вы поймите – глубокая кома. Истинная. Из нее не выходят! Не вы-хо-дят! Нет, мы не будем отключать его. И завтра не будем. Когда скажете. Мы дадим вам время – но рано или поздно вам придется это принять.
Чудеса? Бывают, да. Но не с такими больными.
Не плачьте. Постарайтесь трезво взглянуть на вещи. Обратитесь, я не знаю, к психологу, что ли. Таблеточек попейте. Это жизнь, понимаете? Она несправедлива. Она бывает страшна. Мы часто бессильны.
Подумайте, он сам – пожелал бы себе такого?
В обычной жизни ее зовут Светкой, ей двадцать пять лет от роду.
Происходит Светка из славного городка Эн, что довольно далеко от столицы. Пахнет от нее немытым женским телом – пот, моча, перегар, сигаретные бычки, засохшая сперма на грязных трусах.
Губы, однако, накрашены дешевой рыжей помадой – условный сигнал. Женщина должна следить за собой, так учила Светку мама, школа и жизнь.
Светка не помнит, как попала в большой город; собственно, она и не знает, где находится.
Потому что по-настоящему она живет в Подлесье, ждет ребенка, отмывает по десятому разу и без того чистый пол, готовит завтрак, обед и ужин. На небольшом огородике влажно зеленеет петрушка трех сортов, лохматится укроп, стройным частоколом покачивается молодой лучок. А вечерами с работы возвращается ее муж Рустам, обнимает ее, целует, нежно гладит по животу. Он раньше жил в Душанбе, и это все, что она о нем знает.
Ах, нет. Еще она знает, что они любят друг друга.
У Рустама жизнь одна. В ней он слоняется по помойкам вместе со Светкой, спит с ней в подвалах, подворовывает, иногда дерется, иногда плачет. Светка обеспечивает их дешевым пойлом . Она привычно раздвигает ноги и закрывает глаза, десять минут темноты – и она снова в Подлесье. Порой низ живота сводит нудная тянущая боль. Светке кажется, что она теряет их малыша, она кричит, бьется в руках Рустама грязной летучей мышью. Он прижимает к себе ее голову, лицом в грудь, чтобы не шумела, подносит к накрашенным губам бутылку. Светка утихает, глотает коричневую обжигающую муть, смеется. Все хорошо. Рустам никогда ее не оставит.
Толик, на взгляд Рустама – везунчик, не понимающий своего счастья. У Толика есть свой настоящий дом. Там нечем дышать и некуда ступить ногой, не раздавив ненароком таракана ли, клопа ли, еще какую неопознанную букашку – но все же это настоящий дом, с дверью и ключом. Многолетняя борода Толика пахнет плесенью, часто он вытаскивает из нее вшей и давит их – по-доброму, с прибауточками о невинных тварях, каждая из которых хочет жить. Светкой Толик по дряхлости лет уже давно не пользуется, однако любит ее почти отцовской любовью. По зиме он пускает их переночевать, выносит древнюю шубу, кидает на пол и сидит, пригорюнившись.
Он вспоминает свою жену, знает Светка-из-Подлесья. В настоящей жизни он покупал ей и эту шубу, и вон то пальтишко – цвета уже не разобрать, но теплое, и сапожки, и разноцветные халатики. Потом она вдруг умерла, а Толик не поверил. Так и остался там, где она ждет его дома, да вот никак не может найти тот дом. Но где-то он есть, правда, малая?
Толик гладит Светку по волосам. В Подлесье ваш дом, Толик, вспоминает она, мы же соседи. Из наших окон видно, как тетя Тома возится с курями, задает корм поросятам, ругается по вечерам на Толика, когда он приходит подвыпивший.
Они счастливы, знает Светка. Особенно – когда их навещает дочь и внуки. Тогда Толик вспоминает, что он умеет вырезать деревянные свистульки, играть в мяч и подбрасывать визжащих малышей высоко к небу.
Дочку Толика зовут Катериной. Она навещает его – нечасто, пару-тройку раз за год. Светка и Рустам боятся Катерину – прошлой зимой она вызвала милицию, Рустаму перепало дубиной по ребрам, подвал оказался закрыт наглухо, и им пришлось всю ночь провести за мусорным контейнером. Под утро Светка совсем было дошла до Подлесья, но Рустам растолкал и велел раздобыть пойла. Растаяли в тумане зеленые грядки, расплылся домик, перестал брыкаться в животе малыш. Настоящая жизнь осталась на обратной стороне привычно зажмуренных глаз.
Катерина приехала под утро. Открыла дверь своим ключом.
В зале в обнимку спят батины друзья-алкаши, девка и мужик. На маминой шубе, укрывшись маминым же демисезонным пальтишком. Батин храп доносится из спальни. В квартире не продохнуть, на кухне – стада тараканов и груда пустых бутылок. Когда помрет, придется делать сначала пожар, а потом ремонт, обреченно подумала Катя. Иначе всю нечисть не вытравить.
Еще сутки назад я прощался с любимой женщиной, уезжая в недолгую командировку, и звали меня Сергеем. Она обнимала меня так, как будто я ухожу на войну. Той ночью я сказал ей то, что никак не мог сказать уже много-много лет – что она самая лучшая, самая родная, самая красивая. Что каждый день я благодарю судьбу за счастье быть с ней, видеть ее, брать за руку, спать в одной постели. Что она – свет всей моей жизни, и я никогда не оставлю ее. Если хочешь, можешь считать морщинки на лице, сказал я; если хочешь, можешь даже всплакнуть по уходящей молодости – только не забывай, пожалуйста, никогда не забывай, как сильно я тебя люблю.
Сергей вернется через неделю, и она будет знать все то, что я сказал. Глаза ее засияют при встрече, она обхватит его и поцелует в колючую с дороги щеку. Они будут счастливы еще долго-долго. И, скорее всего, умрут в один день.
А в моем кармане прорастают новые ключи от следующей жизни.
Катерина нажала на отбой. Милицию вызвать она всегда успеет.
Девка во сне улыбалась солнечно и счастливо. Жалко ее. Тебе всегда было ее жалко, встрял внутренний голос, да только ты никогда себе в этом не признавалась. И батю жалко, так он и не смог с мамой расстаться. Что же делать, что же мне делать со всем этим счастьем?
Ты ведь точно знаешь, что можно сделать. В Подлесье который год стоит и чахнет ваш дачный домик. Тебе туда ездить недосуг. Одного батю отправить боязно. Рискни! Хуже, чем есть, все равно не будет.
- Подъем! – рявкнула Катерина. Парочка подскочила. В спальне завозился отец.
Так, с кем тут можно разговаривать? Отец не в себе, понятно. Девка, похоже, тоже с придурью. Остается немытый красавчик.
- Иди-ка сюда! – поманила пальчиком. Рустам поднялся, послушно приблизился, взгляд в пол, руки по швам.
Не местный, сильно не местный. Сколько ж лет мыкается, интересно. Глаза еще ничего. Толковые.
Ладно, попробуем. Хуже не будет.
- Слушай сюда, красавец. Как звать-то? Так вот, Рустам, у меня есть дом. И я пущу вас туда жить. Но только если – слышишь меня – только если ты будешь отвечать за Толика и эту твою чучундру. Огородик вскопаете, еду буду подвозить иногда, денег немного дам. Как заработать – на месте сообразишь. В Подлесье сплошь старые бабки, кому дров нарубишь, кому воды натаскаешь – на хлеб хватит. Согласен?
Рустам затрясся, упал на колени.
- Руку… ханым … руку целовать дай! Спасла Рустама! Ты не бойся, Рустам от работы не бегает! Я хороший, ханым! А Светка, она добрая, очень добрая, ласковая! Жизнь у нас кривая вышла, несчастная – а мы хорошие! И Толика присмотрим, не волнуйся, ханым! Я плов готовить буду, приезжай – пальчики оближешь, такой плов! Спасибо тебе, добрый человек!
Катерина брезгливо отмахнулась:
- Всем мыться дочиста! Шмоток с собой не брать, там тряпья хватает, оно почище вашего будет. И запомни, милок – узнаю, что дрянь какую задумал – сдам ментам к чертовой матери, и покатишься в свой Чуркестан! А я узнаю, у меня на каждой улице свои глаза и уши!
В электричке девка растерянно хлопала серыми глупыми глазами и улыбалась, крепко вцепившись в руку своего Рустама. Батя, отмытый и подстриженный, выглядел совсем молодцом. У Катерины зашлось сердце, когда он спросил: «Ты меня к маме везешь, доченька? А что ж так долго не забирала?», но она сглотнула комок и даже не изменилась в лице. Правда, промолчала, отвечать – было бы уже слишком.
Ничего, подумала Катерина. Как-то проживут. Может, и хорошо проживут. А сейчас надо поспать. Ехать еще долго.
Им будет хорошо в Подлесье, всем троим. Светка так и продолжит жить на две жизни, но уже не такие разные. Рустам, все понимая, станет уверенно и нежно заботиться о ней и о старике. В его краях добро помнят долго. Старик, спотыкаясь временами о невысокий порог, будет все чаще встречать давно умершую жену, разговаривать с ней, вспоминать времена, когда он покупал ей шубу, размазывать по щекам слезы. Шубу, безжалостно выкинутую суровой Катериной, ему будет особенно жалко.
Могло быть и лучше; но чудеса такого уровня мне неподвластны.
Да, ребеночек родится здоровым.
А в моем кармане одиноко болтается новый ключ.
- Сынок! Приехал! Дай расцелую тебя, сыночка мой драгоценный, Колюнчик-малышунчик! Опять подарки маме привез, золото мое ненаглядное! А это кому? Ну, так я и знала. Проститутке своей колечко привез. Ладно. Не буду. Не буду, говорю, не ори на мать!
Он давно уже не Колюнчик. Ему скоро тридцать. Самое время пойти в группу анонимных маменькиных сынков.
«Здравствуйте. Меня зовут Колюнчик, и я шагу не могу ступить без своей мамы. Она поссорила меня с моей девушкой. И с предыдущей тоже. Я, как последний идиот, каждый час звоню ей, чтобы она не волновалась. Потому что, опоздай я со звонком хоть на пять минут – в лучшем случае меня затопят презрением, а в худшем – оглушат сердечным приступом.»
Ему самому смешно, детский сад, стыдно кому рассказать, но деться некуда – они друг у друга одни.
Скажи правду, подзуживает внутренний голос. Раз в жизни – скажи ей правду. Нельзя все время врать, терпеть, ждать, что все рассосется.
Он решается – не сразу, ближе к вечеру, когда мама заваривает традиционный чай и рассказывает, что он будет делать завтра.
- Нет. Не сердись, мама, но у меня другие планы. И я давно хотел тебе сказать – я переезжаю. Да, к Лене. Стоп. Не надо оскорблять женщину, которую я люблю.
- Ты никогда раньше так со мной не разговаривал! – уже кривится в гримасе нижняя губа, еще минута – и жизнь потечет по привычному сценарию слезы-валидол-скорая-плохой сын.
- Да, мама. Надо было давно уже, ты права. Пойми – или прими просто так. Я не бросаю тебя. Я остаюсь твоим сыном. Но мою жизнь я проживу сам. И ты проживи свою. Пожалуйста.
Через два дня Коля зайдет к маме в гости. С Леной. Вечер пройдет напряженно, но в целом терпимо. Взрослеть всегда больно; пожилым людям – особенно. Останется обида, останутся злые слезы. Не так хорошо, как должно бы; просто лучше, чем было.
Но единожды сказанное слово творит чудеса. Если это правда.
А мне снова отправляться на вокзал.
Двое суток, всегда двое суток. Две ночи в поезде – одна, чтобы забыть, кем ты был; вторая, чтобы вспомнить, кем становишься. Ключи в кармане, каждый раз новая связка. И одно только право, одна задача, одна возможность – говорить правду. Сказать – себе ли, другим ли – то, что всегда хотел, но все не случалось. Стать собой.
Тихий внутренний голос; самая заветная детская мечта; отвага обреченного; последний всплеск сознания перед смертью – это все я. Хорошо не будет; будет чуть светлее.
И когда нужное сказано, вышептано, написано – я снова отправляюсь на вокзал. За новыми ключами, за новой судьбой, в которой промелькну незаметной тенью.
Я даже не знаю, кто я.
Где-то есть и мой дом. Дом, куда я непременно вернусь; дом, где ждут и любят именно меня – не тысячу прожитых мной мимоходом жизней, не свою привычку, не мои таланты и золотые руки – меня. Просто потому, что я есть.
С каждым новым ключом я приближаюсь к своему дому. Я пойму, когда вернусь; не знаю как, но пойму.
- Он открыл глаза! Доктор, скорее, посмотрите, он меня услышал!
- Женщина, милая моя, вам кажется! Не обманывайте себя! Хотя… Виктор Иванович, слышите меня? Моргните, если слышите! Еще раз моргните! Девочки, заведующего быстренько сюда!
- Чудо, да. Но вы не расслабляйтесь – работы еще ой как много. Хорошо, если за год восстановится. Но… да, чудо. Вы молодец. И мы молодцы.
Нет никаких карманов. Я лежу голый под тоненькой простыней. Болят веки – пересыхают, как ни закапывай; болит горло – там пластиковая трубка; болит левая рука – в нее через катетер капает лекарство.
Удивительное счастье – чувствовать боль.
Я вернулся.
doc-namino.livejournal.com/60558.html
Женщина, милая! Вы поймите – глубокая кома. Истинная. Из нее не выходят! Не вы-хо-дят! Нет, мы не будем отключать его. И завтра не будем. Когда скажете. Мы дадим вам время – но рано или поздно вам придется это принять.
Чудеса? Бывают, да. Но не с такими больными.
Не плачьте. Постарайтесь трезво взглянуть на вещи. Обратитесь, я не знаю, к психологу, что ли. Таблеточек попейте. Это жизнь, понимаете? Она несправедлива. Она бывает страшна. Мы часто бессильны.
Подумайте, он сам – пожелал бы себе такого?
В обычной жизни ее зовут Светкой, ей двадцать пять лет от роду.
Происходит Светка из славного городка Эн, что довольно далеко от столицы. Пахнет от нее немытым женским телом – пот, моча, перегар, сигаретные бычки, засохшая сперма на грязных трусах.
Губы, однако, накрашены дешевой рыжей помадой – условный сигнал. Женщина должна следить за собой, так учила Светку мама, школа и жизнь.
Светка не помнит, как попала в большой город; собственно, она и не знает, где находится.
Потому что по-настоящему она живет в Подлесье, ждет ребенка, отмывает по десятому разу и без того чистый пол, готовит завтрак, обед и ужин. На небольшом огородике влажно зеленеет петрушка трех сортов, лохматится укроп, стройным частоколом покачивается молодой лучок. А вечерами с работы возвращается ее муж Рустам, обнимает ее, целует, нежно гладит по животу. Он раньше жил в Душанбе, и это все, что она о нем знает.
Ах, нет. Еще она знает, что они любят друг друга.
У Рустама жизнь одна. В ней он слоняется по помойкам вместе со Светкой, спит с ней в подвалах, подворовывает, иногда дерется, иногда плачет. Светка обеспечивает их дешевым пойлом . Она привычно раздвигает ноги и закрывает глаза, десять минут темноты – и она снова в Подлесье. Порой низ живота сводит нудная тянущая боль. Светке кажется, что она теряет их малыша, она кричит, бьется в руках Рустама грязной летучей мышью. Он прижимает к себе ее голову, лицом в грудь, чтобы не шумела, подносит к накрашенным губам бутылку. Светка утихает, глотает коричневую обжигающую муть, смеется. Все хорошо. Рустам никогда ее не оставит.
Толик, на взгляд Рустама – везунчик, не понимающий своего счастья. У Толика есть свой настоящий дом. Там нечем дышать и некуда ступить ногой, не раздавив ненароком таракана ли, клопа ли, еще какую неопознанную букашку – но все же это настоящий дом, с дверью и ключом. Многолетняя борода Толика пахнет плесенью, часто он вытаскивает из нее вшей и давит их – по-доброму, с прибауточками о невинных тварях, каждая из которых хочет жить. Светкой Толик по дряхлости лет уже давно не пользуется, однако любит ее почти отцовской любовью. По зиме он пускает их переночевать, выносит древнюю шубу, кидает на пол и сидит, пригорюнившись.
Он вспоминает свою жену, знает Светка-из-Подлесья. В настоящей жизни он покупал ей и эту шубу, и вон то пальтишко – цвета уже не разобрать, но теплое, и сапожки, и разноцветные халатики. Потом она вдруг умерла, а Толик не поверил. Так и остался там, где она ждет его дома, да вот никак не может найти тот дом. Но где-то он есть, правда, малая?
Толик гладит Светку по волосам. В Подлесье ваш дом, Толик, вспоминает она, мы же соседи. Из наших окон видно, как тетя Тома возится с курями, задает корм поросятам, ругается по вечерам на Толика, когда он приходит подвыпивший.
Они счастливы, знает Светка. Особенно – когда их навещает дочь и внуки. Тогда Толик вспоминает, что он умеет вырезать деревянные свистульки, играть в мяч и подбрасывать визжащих малышей высоко к небу.
Дочку Толика зовут Катериной. Она навещает его – нечасто, пару-тройку раз за год. Светка и Рустам боятся Катерину – прошлой зимой она вызвала милицию, Рустаму перепало дубиной по ребрам, подвал оказался закрыт наглухо, и им пришлось всю ночь провести за мусорным контейнером. Под утро Светка совсем было дошла до Подлесья, но Рустам растолкал и велел раздобыть пойла. Растаяли в тумане зеленые грядки, расплылся домик, перестал брыкаться в животе малыш. Настоящая жизнь осталась на обратной стороне привычно зажмуренных глаз.
Катерина приехала под утро. Открыла дверь своим ключом.
В зале в обнимку спят батины друзья-алкаши, девка и мужик. На маминой шубе, укрывшись маминым же демисезонным пальтишком. Батин храп доносится из спальни. В квартире не продохнуть, на кухне – стада тараканов и груда пустых бутылок. Когда помрет, придется делать сначала пожар, а потом ремонт, обреченно подумала Катя. Иначе всю нечисть не вытравить.
Еще сутки назад я прощался с любимой женщиной, уезжая в недолгую командировку, и звали меня Сергеем. Она обнимала меня так, как будто я ухожу на войну. Той ночью я сказал ей то, что никак не мог сказать уже много-много лет – что она самая лучшая, самая родная, самая красивая. Что каждый день я благодарю судьбу за счастье быть с ней, видеть ее, брать за руку, спать в одной постели. Что она – свет всей моей жизни, и я никогда не оставлю ее. Если хочешь, можешь считать морщинки на лице, сказал я; если хочешь, можешь даже всплакнуть по уходящей молодости – только не забывай, пожалуйста, никогда не забывай, как сильно я тебя люблю.
Сергей вернется через неделю, и она будет знать все то, что я сказал. Глаза ее засияют при встрече, она обхватит его и поцелует в колючую с дороги щеку. Они будут счастливы еще долго-долго. И, скорее всего, умрут в один день.
А в моем кармане прорастают новые ключи от следующей жизни.
Катерина нажала на отбой. Милицию вызвать она всегда успеет.
Девка во сне улыбалась солнечно и счастливо. Жалко ее. Тебе всегда было ее жалко, встрял внутренний голос, да только ты никогда себе в этом не признавалась. И батю жалко, так он и не смог с мамой расстаться. Что же делать, что же мне делать со всем этим счастьем?
Ты ведь точно знаешь, что можно сделать. В Подлесье который год стоит и чахнет ваш дачный домик. Тебе туда ездить недосуг. Одного батю отправить боязно. Рискни! Хуже, чем есть, все равно не будет.
- Подъем! – рявкнула Катерина. Парочка подскочила. В спальне завозился отец.
Так, с кем тут можно разговаривать? Отец не в себе, понятно. Девка, похоже, тоже с придурью. Остается немытый красавчик.
- Иди-ка сюда! – поманила пальчиком. Рустам поднялся, послушно приблизился, взгляд в пол, руки по швам.
Не местный, сильно не местный. Сколько ж лет мыкается, интересно. Глаза еще ничего. Толковые.
Ладно, попробуем. Хуже не будет.
- Слушай сюда, красавец. Как звать-то? Так вот, Рустам, у меня есть дом. И я пущу вас туда жить. Но только если – слышишь меня – только если ты будешь отвечать за Толика и эту твою чучундру. Огородик вскопаете, еду буду подвозить иногда, денег немного дам. Как заработать – на месте сообразишь. В Подлесье сплошь старые бабки, кому дров нарубишь, кому воды натаскаешь – на хлеб хватит. Согласен?
Рустам затрясся, упал на колени.
- Руку… ханым … руку целовать дай! Спасла Рустама! Ты не бойся, Рустам от работы не бегает! Я хороший, ханым! А Светка, она добрая, очень добрая, ласковая! Жизнь у нас кривая вышла, несчастная – а мы хорошие! И Толика присмотрим, не волнуйся, ханым! Я плов готовить буду, приезжай – пальчики оближешь, такой плов! Спасибо тебе, добрый человек!
Катерина брезгливо отмахнулась:
- Всем мыться дочиста! Шмоток с собой не брать, там тряпья хватает, оно почище вашего будет. И запомни, милок – узнаю, что дрянь какую задумал – сдам ментам к чертовой матери, и покатишься в свой Чуркестан! А я узнаю, у меня на каждой улице свои глаза и уши!
В электричке девка растерянно хлопала серыми глупыми глазами и улыбалась, крепко вцепившись в руку своего Рустама. Батя, отмытый и подстриженный, выглядел совсем молодцом. У Катерины зашлось сердце, когда он спросил: «Ты меня к маме везешь, доченька? А что ж так долго не забирала?», но она сглотнула комок и даже не изменилась в лице. Правда, промолчала, отвечать – было бы уже слишком.
Ничего, подумала Катерина. Как-то проживут. Может, и хорошо проживут. А сейчас надо поспать. Ехать еще долго.
Им будет хорошо в Подлесье, всем троим. Светка так и продолжит жить на две жизни, но уже не такие разные. Рустам, все понимая, станет уверенно и нежно заботиться о ней и о старике. В его краях добро помнят долго. Старик, спотыкаясь временами о невысокий порог, будет все чаще встречать давно умершую жену, разговаривать с ней, вспоминать времена, когда он покупал ей шубу, размазывать по щекам слезы. Шубу, безжалостно выкинутую суровой Катериной, ему будет особенно жалко.
Могло быть и лучше; но чудеса такого уровня мне неподвластны.
Да, ребеночек родится здоровым.
А в моем кармане одиноко болтается новый ключ.
- Сынок! Приехал! Дай расцелую тебя, сыночка мой драгоценный, Колюнчик-малышунчик! Опять подарки маме привез, золото мое ненаглядное! А это кому? Ну, так я и знала. Проститутке своей колечко привез. Ладно. Не буду. Не буду, говорю, не ори на мать!
Он давно уже не Колюнчик. Ему скоро тридцать. Самое время пойти в группу анонимных маменькиных сынков.
«Здравствуйте. Меня зовут Колюнчик, и я шагу не могу ступить без своей мамы. Она поссорила меня с моей девушкой. И с предыдущей тоже. Я, как последний идиот, каждый час звоню ей, чтобы она не волновалась. Потому что, опоздай я со звонком хоть на пять минут – в лучшем случае меня затопят презрением, а в худшем – оглушат сердечным приступом.»
Ему самому смешно, детский сад, стыдно кому рассказать, но деться некуда – они друг у друга одни.
Скажи правду, подзуживает внутренний голос. Раз в жизни – скажи ей правду. Нельзя все время врать, терпеть, ждать, что все рассосется.
Он решается – не сразу, ближе к вечеру, когда мама заваривает традиционный чай и рассказывает, что он будет делать завтра.
- Нет. Не сердись, мама, но у меня другие планы. И я давно хотел тебе сказать – я переезжаю. Да, к Лене. Стоп. Не надо оскорблять женщину, которую я люблю.
- Ты никогда раньше так со мной не разговаривал! – уже кривится в гримасе нижняя губа, еще минута – и жизнь потечет по привычному сценарию слезы-валидол-скорая-плохой сын.
- Да, мама. Надо было давно уже, ты права. Пойми – или прими просто так. Я не бросаю тебя. Я остаюсь твоим сыном. Но мою жизнь я проживу сам. И ты проживи свою. Пожалуйста.
Через два дня Коля зайдет к маме в гости. С Леной. Вечер пройдет напряженно, но в целом терпимо. Взрослеть всегда больно; пожилым людям – особенно. Останется обида, останутся злые слезы. Не так хорошо, как должно бы; просто лучше, чем было.
Но единожды сказанное слово творит чудеса. Если это правда.
А мне снова отправляться на вокзал.
Двое суток, всегда двое суток. Две ночи в поезде – одна, чтобы забыть, кем ты был; вторая, чтобы вспомнить, кем становишься. Ключи в кармане, каждый раз новая связка. И одно только право, одна задача, одна возможность – говорить правду. Сказать – себе ли, другим ли – то, что всегда хотел, но все не случалось. Стать собой.
Тихий внутренний голос; самая заветная детская мечта; отвага обреченного; последний всплеск сознания перед смертью – это все я. Хорошо не будет; будет чуть светлее.
И когда нужное сказано, вышептано, написано – я снова отправляюсь на вокзал. За новыми ключами, за новой судьбой, в которой промелькну незаметной тенью.
Я даже не знаю, кто я.
Где-то есть и мой дом. Дом, куда я непременно вернусь; дом, где ждут и любят именно меня – не тысячу прожитых мной мимоходом жизней, не свою привычку, не мои таланты и золотые руки – меня. Просто потому, что я есть.
С каждым новым ключом я приближаюсь к своему дому. Я пойму, когда вернусь; не знаю как, но пойму.
- Он открыл глаза! Доктор, скорее, посмотрите, он меня услышал!
- Женщина, милая моя, вам кажется! Не обманывайте себя! Хотя… Виктор Иванович, слышите меня? Моргните, если слышите! Еще раз моргните! Девочки, заведующего быстренько сюда!
- Чудо, да. Но вы не расслабляйтесь – работы еще ой как много. Хорошо, если за год восстановится. Но… да, чудо. Вы молодец. И мы молодцы.
Нет никаких карманов. Я лежу голый под тоненькой простыней. Болят веки – пересыхают, как ни закапывай; болит горло – там пластиковая трубка; болит левая рука – в нее через катетер капает лекарство.
Удивительное счастье – чувствовать боль.
Я вернулся.
doc-namino.livejournal.com/60558.html
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Ты меня любишь? Скажи - как и когда!
Нам самолетом? Знаю. Туда, где море
Ну а пока, по дороге – водителя мат
А позже – японцы «снимут» джек-пот-автомат
Я же - боюсь самолетов. Всегда так. Сорри
Звезды. Наш самолет движется в ад
Солнце. Вечный огонь – прототип ада?!
Дождь. Турбулентность и страшно. Держись за меня
Что ты? Хочешь курить? Да нету огня
Марихуана? Вино? Спасибо, не надо
Искоркой бьется то самое чувство во вне
Маленькой звездочкой гаснет, и снова – в небо
Мы упадем, я видела это во сне, я
В общем совсем-совсем ни о чем не жалею
СМИ тоже надо свой зарабатывать хлеб, но
Крепко-прекрепко сожму теплые руки
Бог не придумал для нас большей разлуки
Буду терпеть, если боль станет слишком сильной
Что-ж... Катастрофа! Некогда больше писать...
...Воздухом–запахом движется плавно шум
Милый! Любимый! Я тебе напишу!
(С) Е.Никитаева
Странный был день... Очень странный...
два ничем не похожих человека
Двое любящих жизнь
Двое, кажется, не имеющих причин для ТАКОГО решения
Дверь. Провод. Жизнь.
была жизнь. Две
www.utro.ru/articles/2009/06/04/818528.shtml
www.dni.ru/culture/2009/6/4/167824.html
Страшно и странно
Нам самолетом? Знаю. Туда, где море
Ну а пока, по дороге – водителя мат
А позже – японцы «снимут» джек-пот-автомат
Я же - боюсь самолетов. Всегда так. Сорри
Звезды. Наш самолет движется в ад
Солнце. Вечный огонь – прототип ада?!
Дождь. Турбулентность и страшно. Держись за меня
Что ты? Хочешь курить? Да нету огня
Марихуана? Вино? Спасибо, не надо
Искоркой бьется то самое чувство во вне
Маленькой звездочкой гаснет, и снова – в небо
Мы упадем, я видела это во сне, я
В общем совсем-совсем ни о чем не жалею
СМИ тоже надо свой зарабатывать хлеб, но
Крепко-прекрепко сожму теплые руки
Бог не придумал для нас большей разлуки
Буду терпеть, если боль станет слишком сильной
Что-ж... Катастрофа! Некогда больше писать...
...Воздухом–запахом движется плавно шум
Милый! Любимый! Я тебе напишу!
(С) Е.Никитаева
Странный был день... Очень странный...
два ничем не похожих человека
Двое любящих жизнь
Двое, кажется, не имеющих причин для ТАКОГО решения
Дверь. Провод. Жизнь.
была жизнь. Две
www.utro.ru/articles/2009/06/04/818528.shtml
www.dni.ru/culture/2009/6/4/167824.html
Страшно и странно
четверг, 04 июня 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Запоминай буквально, боишься забыть, пиши
Мой, две тысячи восемь от рождества души
Извини, старик – это я тебя пережил
Это я, взводя колок, тебе говорю – пляши
Все пароли собраны, явки прозвища адреса
Серое месиво лиц… неразборчивы голоса
Тридцать два прожито – рухнули коренные
Тридцать третий я знаю, как поднимаются паруса
За тобой идущий брат твой, такой же черт
Что не так ужасен, но размалеван как звездочет
Всяк, как может себе на земле набивает цену
Будто бы нам для взлета, хоть что-то идет в зачет
Так чего пугать нас уже обстрелянных воробьев
Это тело мое душой заполнено до краев
Приговоренное оно в страхе крестится на знамения
Ничего не поделаешь - дрессировка берет свое…
Запоминай буквально, боишься забыть, пиши
Мой, две тысячи восемь от рождества души
Извини, старик – это я тебя пережил
Это я, взводя колок, тебе говорю…
Все встало на места, все нами стало
Мы имена для новых пьедесталов
История, которой не пристало
Бояться сослагательного «бы…»
И всеже он умница... Браво, Ром.
Мой, две тысячи восемь от рождества души
Извини, старик – это я тебя пережил
Это я, взводя колок, тебе говорю – пляши
Все пароли собраны, явки прозвища адреса
Серое месиво лиц… неразборчивы голоса
Тридцать два прожито – рухнули коренные
Тридцать третий я знаю, как поднимаются паруса
За тобой идущий брат твой, такой же черт
Что не так ужасен, но размалеван как звездочет
Всяк, как может себе на земле набивает цену
Будто бы нам для взлета, хоть что-то идет в зачет
Так чего пугать нас уже обстрелянных воробьев
Это тело мое душой заполнено до краев
Приговоренное оно в страхе крестится на знамения
Ничего не поделаешь - дрессировка берет свое…
Запоминай буквально, боишься забыть, пиши
Мой, две тысячи восемь от рождества души
Извини, старик – это я тебя пережил
Это я, взводя колок, тебе говорю…
Все встало на места, все нами стало
Мы имена для новых пьедесталов
История, которой не пристало
Бояться сослагательного «бы…»
И всеже он умница... Браво, Ром.
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
среда, 03 июня 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Я совсем не умею молиться...
А жаль...
Я так боюсь этих чертовых железных птиц, шаманящих расстояния между людьми не зависимо от желания, повинуясь холодному надо...
Так и буду до четырех тра сидеть на подоконик, смотреть на пустую пепельницу и не смотреть на телефон.
Пока он не сжалится и не пискнет
Тремя строчками сообщения.
"Сели. Устал. Спокойной ночи"
Хочу странной музыки, которая выгонит подлого ежика из глотки...
Скребет. И ни туда, ни сюда.
ни слез ни смеха.
На дворе лето, в душе осень. Сезонное несовпадение. Бывает. Пройдет.
Господи, храни тех, кто в пути.
А жаль...
Я так боюсь этих чертовых железных птиц, шаманящих расстояния между людьми не зависимо от желания, повинуясь холодному надо...
Так и буду до четырех тра сидеть на подоконик, смотреть на пустую пепельницу и не смотреть на телефон.
Пока он не сжалится и не пискнет
Тремя строчками сообщения.
"Сели. Устал. Спокойной ночи"
Хочу странной музыки, которая выгонит подлого ежика из глотки...
Скребет. И ни туда, ни сюда.
ни слез ни смеха.
На дворе лето, в душе осень. Сезонное несовпадение. Бывает. Пройдет.
Господи, храни тех, кто в пути.
вторник, 02 июня 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
02.06.2009 в 15:03
Пишет [J]Саатера[/J]:02.06.2009 в 14:59
Пишет LYUBASHA:предлагаю творчество вместе с детьми. Бумажные модели
собака
распечатать, вырезать и склеить
размер 3.99 MB
скачать depositfiles.com/files/wh2pr0mwx
Жующая корова (действующая модель)
Формат листа - А4
Формат файла - PDF
Размер файла - 1,15 мб.
Листов всего/с выкройками - 9/8
скачать depositfiles.com/files/6jfr670df
Бумажные парусники
Подборка бумажных моделей парусников.
Для изготовления этих бумажных кораблей нужно распечатать файлы на принтере вырезать и склеить.
скачать depositfiles.com/files/hi4vph350
Бумажные модели. Корзины с цветами
Книга: Бумажные модели. Корзины с цветами
Автор: Коллектив
Издательство: Коллектив
Формат: JPG
Размер: 8 мб
Качество: Отличное
Язык: Русский
Год издания: 2008
Аннотация:
Вам надо только распечатать, вырезать и склеить. Для этого понадобится тюбик клея, ножницы или острый нож - и листы с выкройками превратятся в красивые корзины с тюльпанами и розами
скачать depositfiles.com/files/6c7sptav6
божья коровка
распечатать, вырезать, склеить
размер 1.91 MB
скачать depositfiles.com/files/un4dasq98
американская короткошерстная кошечка
распечатать, вырезать, склеить
Размер файла - 7 мб
скачать depositfiles.com/files/tdafvuxxz
CHINES DRAGON
Скан журнала - CANON PAPER CRAFT
Формат файла - pdf
Листов с выкройками - 2pdf
Размер файла - 5,5MB zip
скачать depositfiles.com/files/yzaxvv6zy
URL записисобака
распечатать, вырезать и склеить
размер 3.99 MB
скачать depositfiles.com/files/wh2pr0mwx
Жующая корова (действующая модель)
Формат листа - А4
Формат файла - PDF
Размер файла - 1,15 мб.
Листов всего/с выкройками - 9/8
скачать depositfiles.com/files/6jfr670df
Бумажные парусники
Подборка бумажных моделей парусников.
Для изготовления этих бумажных кораблей нужно распечатать файлы на принтере вырезать и склеить.
скачать depositfiles.com/files/hi4vph350
Бумажные модели. Корзины с цветами
Книга: Бумажные модели. Корзины с цветами
Автор: Коллектив
Издательство: Коллектив
Формат: JPG
Размер: 8 мб
Качество: Отличное
Язык: Русский
Год издания: 2008
Аннотация:
Вам надо только распечатать, вырезать и склеить. Для этого понадобится тюбик клея, ножницы или острый нож - и листы с выкройками превратятся в красивые корзины с тюльпанами и розами
скачать depositfiles.com/files/6c7sptav6
божья коровка
распечатать, вырезать, склеить
размер 1.91 MB
скачать depositfiles.com/files/un4dasq98
американская короткошерстная кошечка
распечатать, вырезать, склеить
Размер файла - 7 мб
скачать depositfiles.com/files/tdafvuxxz
CHINES DRAGON
Скан журнала - CANON PAPER CRAFT
Формат файла - pdf
Листов с выкройками - 2pdf
Размер файла - 5,5MB zip
скачать depositfiles.com/files/yzaxvv6zy
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Лето. Мягкой лапой
наступает на сердце
Успеть собрать лучи.
наступает на сердце
Успеть собрать лучи.
02:43
Доступ к записи ограничен
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 01 июня 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
четверг, 28 мая 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Этот мир не безнадежен, пока по нему ходят Волшебники...
Домик волшебника
hontor.ucoz.ru/photo/2-3-0-0-0
Домик волшебника
hontor.ucoz.ru/photo/2-3-0-0-0
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Представая перед нами в ипостаси иной , становилась сказка грустною в конце...
polnolunie.baikal.ru/oleg/kain11.mp3
polnolunie.baikal.ru/oleg/kain11.mp3
пятница, 22 мая 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
"Господи!Прими мою молитву..."
Комом в горле скомканы слова.
Память сердце режет мне,как бритва
И Душа,от боли - чуть жива...
"...Господи!МОЛЮ БЛАГОСЛОВИТЬ
ВСЕХ сердца,ЖИВУЩИХ В ОДНОЧАСЬЕ...
Боль и Радость делящих - как Счастье,
Данное - НАВЕК ЕДИНЫМ быть...
...Господи!Спасибо,что Дал мне
ДУШУ - ощущать Любовь и Муку...
Сердце В КЛОЧЬЯ РВАТЬ,приняв Разлуку...
Не Бедой,а встречей в Вечном ЖИТЬ...
...Господи!БЛАГОСЛОВИ СОБАКУ,
Что тысячелетия тому -
Человека вывела из Мрака,
НЕ ПОЗВОЛИВ ЗВЕРЕМ БЫТЬ ЕМУ..."
"Кодекс Жизни" вряд ли я нарушу
(ВСЕ РАВНО,что "люди говорят"...)!
Я МОЛЮСЬ ЗА ВСЕ СОБАЧЬИ ДУШИ,
ЧТО НЕ ПРОПУСКАЮТ НАШИ - В АД...
(С) ?
Комом в горле скомканы слова.
Память сердце режет мне,как бритва
И Душа,от боли - чуть жива...
"...Господи!МОЛЮ БЛАГОСЛОВИТЬ
ВСЕХ сердца,ЖИВУЩИХ В ОДНОЧАСЬЕ...
Боль и Радость делящих - как Счастье,
Данное - НАВЕК ЕДИНЫМ быть...
...Господи!Спасибо,что Дал мне
ДУШУ - ощущать Любовь и Муку...
Сердце В КЛОЧЬЯ РВАТЬ,приняв Разлуку...
Не Бедой,а встречей в Вечном ЖИТЬ...
...Господи!БЛАГОСЛОВИ СОБАКУ,
Что тысячелетия тому -
Человека вывела из Мрака,
НЕ ПОЗВОЛИВ ЗВЕРЕМ БЫТЬ ЕМУ..."
"Кодекс Жизни" вряд ли я нарушу
(ВСЕ РАВНО,что "люди говорят"...)!
Я МОЛЮСЬ ЗА ВСЕ СОБАЧЬИ ДУШИ,
ЧТО НЕ ПРОПУСКАЮТ НАШИ - В АД...
(С) ?
суббота, 16 мая 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Как же хочется быть не там, где есть.
Как же хочется обжигать горло крепчайшим коньяком и слушать слушать слушать Вас.
Вас, мои золотые балбесы.
Несостоявшиеся перекрестки жгут изнутри, вытряхивая наружу все накопившиеся мелочи.
И каждая новая мелочь имеет эффект клинка.
Писк телефона. СМС
Вы никогда не ревели в обнимку с мобилой?
Не по тому, что что-то плохое, а по тому, что ТАК.
Нет?
Вам повезло.
А самое смешное в этой схеме то, что тупую болезнь эту не поменяю я на холеное спокойствие.
По тому, что пока душа болит - она есть .
Как же хочется обжигать горло крепчайшим коньяком и слушать слушать слушать Вас.
Вас, мои золотые балбесы.
Несостоявшиеся перекрестки жгут изнутри, вытряхивая наружу все накопившиеся мелочи.
И каждая новая мелочь имеет эффект клинка.
Писк телефона. СМС
Вы никогда не ревели в обнимку с мобилой?
Не по тому, что что-то плохое, а по тому, что ТАК.
Нет?
Вам повезло.
А самое смешное в этой схеме то, что тупую болезнь эту не поменяю я на холеное спокойствие.
По тому, что пока душа болит - она есть .
четверг, 14 мая 2009
Тому, кто никуда не плывет никакой ветер не попутный
Этот город, который влюблен в свою осень. Который ждет свою осень сейчас... И я, идущий ночными кварталами, неся в руках теплый черный хлеб...
Если ты меня видишь... другим, не таким, как являюсь... Если я продолжаю идти в сторону - не ту, откуда вы меня ждете... Значит, незачем переживать, что я не такой - меня для вас просто нет. И только мой телефон ведет мою летопись, рассылая любимым по строчке. Знаешь, если они не приходят - их никогда не возвращают как письма обратно... Понимаешь,... Понимаешь,... просто, чтобы прийти откуда вы ждете - надо однажды уйти в противоположную сторону.
(С) Ветер Сети
Если ты меня видишь... другим, не таким, как являюсь... Если я продолжаю идти в сторону - не ту, откуда вы меня ждете... Значит, незачем переживать, что я не такой - меня для вас просто нет. И только мой телефон ведет мою летопись, рассылая любимым по строчке. Знаешь, если они не приходят - их никогда не возвращают как письма обратно... Понимаешь,... Понимаешь,... просто, чтобы прийти откуда вы ждете - надо однажды уйти в противоположную сторону.
(С) Ветер Сети